Мобилизованный замглавы смольнинского комитета — о том, как перестал бояться «Хаймерсов» и нашёл друга на фронте

Заместитель председателя комитета по молодежной политике Петербурга Иван Есипов осенью уехал на спецоперацию как мобилизованный. В отпуск он приехал прямо на отчет губернатора перед депутатами, придя в Мариинский дворец в военной форме. «Фонтанке» Есипов рассказал о том, как еще больше стал верить в спецоперацию, как подобрал пса на позициях, и что пока он ехал к губернатору на отчет, люди в метро на него смотрели со страхом.

— Как так получилось, что тебя отпустили в отпуск прямо к отчету губернатора Законодательному собранию?

— Это случайно получилось. Я приехал в 7 утра, а уже в 10 был на отчете. Меня спонтанно пригласили — узнали накануне, что приезжаю. Я один из последних ушел в отпуск. Есть небольшая разница между тем, что написано у меня в военном билете, и тем, что я в реальности делаю. В военном билете сказано, что я гранатометчик, но в реальности я выполняю обязанности заместителя командира взвода. Я пошел одним из последних в отпуск, чтобы до меня успели сходить другие бойцы и чтобы успеть до активных событий, которые могут начаться. Вот так подгадал.

— Ты приехал с собакой?

— Да. Собаку зовут Вага. Это не мы дали кличку. Мы стояли на позициях, мимо нас проезжает парень на машине с соседних позиций. Спрашивает: «Не видели, тут собака не пробегала?» А мы видели, показали куда. Потом этот пёс к нам прибегать стал. Несколько раз мы даже думали, что это ДРГ, и один раз открыли огонь. Но увидели, что собака, и прекратили его. Так Вага начал жить рядом с нами, но к себе не подпускал. Мы сходили на соседние позиции, чтобы сказать ребятам, что собака нашлась. Но оказалось, что там бойцы поменялись, контрактники, которые там были, уехали домой. Мы начали собаке выставлять еду, но он нас все равно не подпускал близко. Пару дней шли ледяные дожди, наш боец пошел за дровами и увидел, что пёс замерз. Мы на руках отнесли его к себе и отогрели, а затем отвезли к ветеринару. Там его осмотрели — всё нормально. Сначала Вага стал собакой командира взвода, но потом он стал часто ездить в командировку в Россию. Мы поговорили (а то собака чуть не нашкодила, точнее, даже нашкодила), и ее отдали мне.

— Кур у кого-то утащила?

— Ну да… шесть кур съела в соседней деревне.

— Пытался искать хозяина?

— Да. Она была без ошейника, но у нее татуировка с цифрами. А у российских заводчиков она с буковками. Поэтому процентов на 90 он украинец или европеец. У него есть чип, сняли оттуда цифры. Сейчас пытаемся искать хозяина. Хотя бы просто сказать, что собака жива. Потому что тяжело бы было отдавать. Но ни в одной базе не бьется. Мы проверили 15 баз. Пёс очень любит людей. Он не боится взрывов. Если стреляешь, бежит к тебе. Копает мышей, бегает по полям, ночью как-то барсука поборол. Это американский стаффордширский терьер, ему очень тяжело с другими животными. Но он очень любит детей — маленького племянника он заоблизывал, очень нежный с ним, хотя тот сначала испугался. Жену сразу принял и начал защищать — ночью, когда где-то во дворе взорвали петарду, побежал, всё проверил по квартире, вернулся и лёг спать. Собака — хорошая отдушина для ребят. У нас одно время и щенок у ребят жил, и эта собака, и еще ребята хотели завести попугайчиков-неразлучников. Ходили в магазин, но там не было. Они чувствуют опасность, реагируют и на прилет, и на шорохи. Когда закончится отпуск, я повезу его назад. Купил ему уже даже сбрую — ему там хорошо, есть где побегать, да и ребята скучают.

— Когда ты уходил осенью по повестке, ты что ожидал увидеть на фронте? Оправдалось это? И хоть ты это уже говорил, давай еще раз: почему ты туда поехал?

— Я не могу сказать, что были какие-то ожидания. А про причины… У меня была общественная организация, которой я руководил, мы адресно помогали людям гуманитаркой. Родственники супруги тоже с Луганщины. В общем, одно, второе, третье… Как-то так сложилось. Или вот еще одно. Нас в начале просили организовать акции в поддержку СВО. Не всё гладко шло, люди в первые недели не понимали, как к этому относиться, приходилось звонить и просить помочь что-то организовать: например, пустить автомобилистов, которые хотят сфотографироваться буквой Z, на территорию Петропавловки. Это был еще один звоночек.

— Звоночек, что не всё гладко?

— Нет, что это происходит рядом со мной и меня лично касается. До мобилизации, за неделю, я был на Камчатке в рамках программы «Больше, чем путешествие». Мне тогда парнишка из моей школы написал: «А что же ты не под Изюмом?» Тогда как раз шли тяжелые бои за Изюм. А я служил в армии, в ГРУ, я занимался тыловыми вещами, но связанными с боевой подготовкой. И я тогда загрузился. А через короткое время ребят, с которыми я служил, начали призывать, они получили повестки. И я принял решение: если будет повестка, то пойду.

— Больше похоже не на сознательное решение, а то, что ты положился на судьбу.

— Я иногда так в жизни делаю. К тому моменту я два месяца как женился, отец был больной. И у меня была бронь. Но как пришла повестка, я от брони отказался. Куда я попаду, было непонятно, но в итоге я попал в пехоту. Мы не петербургское подразделение. Мы полк теробороны из сборной солянки со всего Северо-Запада. Учебка у нас была месяц, в зону спецоперации нас завели, когда уже начала портиться погода. Два первых полка, которые зашли перед нами, пришли на готовые позиции. В нашем случае у нас были только лопаты. Первые три месяца были самые тяжелые. И тогда как раз у нас были первые и единственные потери — погиб боец в стычке с ДРГ.

— Тебе приходилось лично участвовать в столкновениях?

— В этом столкновении нет. Нас сначала отправили на вторую линию, это от фронта в 2 км. И хоть там было более-менее спокойно, потом нас перевели на другие позиции, буквально 5 км назад. Там ребята столкнулись с ДРГ, а я на тот момент был на более опасных позициях. С диверсантами я сталкивался. Один раз мы задержали двоих, переодетых в нашу форму. Мне сказали, что за это меня представили к награде. К нам бывают прилеты, но они редкие. Несколько раз я ездил вдоль линии соприкосновения, видел противника, наемников в том числе, польских.

Если сначала были еще сомнения, то, когда попал туда, их не осталось. Очень много было жести, которую творили ВСУшники. Нам рассказывали, как в 2018 году беременную женщину привязали к БТРу за то, что она говорила по-русски. В соседней деревушке убили дедушку с внучкой за то, что солдаты забрали машину и она у них не завелась.

— Честно говоря, история про беременную женщину, убитую 5 лет назад, звучит очень малоправдоподобно. Примерно как история про распятого мальчика, которую одно время пересказывали по ТВ.

— Пока ты это не видишь, ты в это не веришь. У меня еще есть детские письма, которые писали украинские ребята к 14 февраля 2022 года. Некоторые письма добрые, в духе «солдаты, возвращайтесь скорее», а есть письмо от мальчика Саши, 6 лет, Львов: «Дорогой воин Украины, желаю тебе, чтобы ты вырезал всех сепоров и убил всех москалей, а Москва стала Украиной». А наши письма читаешь, у нас нет такой ненависти. А там идеология построена именно на ненависти.

— Ну здесь, в России, тоже не любовь-морковь, люди не с цветами бегут к тем, кто мыслит иначе. Вот, например, новость последних недель: мужчина в Ленобласти написал донос на соседа, у которого тент на парнике был желто-синий.

— Странно, что на мою родную партию ЛДПР никто еще тогда не пожаловался. Это глупость и крайность. Но здесь я не чувствую войны. Хотя у меня есть друзья, которые со мной перестали теперь общаться. Но там — всё иначе. Когда мы заходили, 30 процентов были за нас, 30 — против, остальные колебались. Там очень бедное население. Я два раза всего унитаз-то видел. Там водопровода нет, газ только сейчас проводят. Эти 30, которые против нас, если они не устраивают провокации, с ними ничего не происходит. А они еще и к нам за помощью обращаются. Есть бабушка, один сын воюет в ВСУ, другой шизофреник. Когда ей нужна помощь, она не бежит к соседу, она идет к нам: «Мальчики, помогите». Это раз в две недели бывает. То же самое с медициной. Всё местное население у нас лечится. С нами служит фельдшером бывший спасатель, кстати, блогер-миллионник Игорь Шумилин. Тоже по мобилизации пошел. Всё местное население ходит к нему и за лекарствами в том числе.

У нас есть снайпер в отделении. Он награжден боевой наградой за срочную службу. Был снайпером в ВДВ. Охранял псковский аэродром, когда его использовали для сообщения с Сирией. За что получил боевую награду, не рассказывает. Но в обыкновенной жизни он играл за молодежку СКА, несколько лет играл во Флориде. Ему там сейчас заблокировали счета на сотню тысяч долларов. Ему пришла повестка, и он ушел по мобилизации (он просил не называть его имя). Есть ребята, которые чеченскую кампанию прошли. Младше 30 лет всего трое. В основном — от 35 до 47. Есть парнишка, отслуживший срочку, а через три месяца его мобилизовали. Все хотят домой, но понимают, что выполняют важную функцию. Я почему последний уходил в отпуск? Если кто-то не вернется, отпуска приостановят всему батальону. Но все вернулись. Это боевое братство, и есть ощущение, что делаешь правильное дело. У нас многонациональный состав, например есть три еврея. Один из них прожил в Израиле долго, говорил, что пришел бороться с фашизмом и не понимает, почему его вторая родина (Израиль) заняла такую позицию.

— Как ты отреагировал на то, что с тобой отказались общаться некоторые друзья?

— Спокойно. Людей нужно убеждать не словом, а делом. Многие мои знакомые, когда узнали, что я уехал, были сильно удивлены. Кто-то даже сказал, что я сошел с ума. Кто-то считает, что Донбасс — это важная история, но что военным путем там не разрешить ситуацию. Это мне понятная позиция, хотя я сам считаю, что если бы государство не решило бы, как решило, всё могло бы быть гораздо хуже. Всё дошло до крайней точки. Я не хочу, чтобы воевали мои дети и мои внуки, лучше эту точку поставить сейчас. Но мы работаем так, чтобы беречь местных. Украинцы же бомбят стоматологию, храмы, больницы. Батюшку в церкви постоянно забирали в СБУ. Местные, которые за нас, как раз соприкоснулись с этим. Одна бабушка разрешила нам у себя из колодца воды набрать. Через неделю ей позвонили с Украины: «Мы знаем, где твой сын, его жена, мы всех вырежем». Это регулярная история. Их телеканалы и наши — это большая разница, наши по сравнению с их — это просто аналитический центр при администрации президента.

— Разве можно агрессией победить агрессию?

— Ну в Великой Отечественной войне же победили. Мы часто пытаемся проводить аналогии. Но здесь, на гражданке, ты сомневаешься и думаешь, а там — не сомневаешься ни капли. Даже удивительно, что здесь не рассказывают про все эти истории. Может быть, для того, чтобы не вызывать ненависть. Недавно мы ехали с дежурства, к нам подошла подвыпившая женщина: «Ребят, я вас так ненавидела, я думала, вы едите младенцев, а вы оказались такие молодцы». Я сталкивался с семьями, которые возвращались с Украины в зону СВО. Так им проще было выжить, чтобы не делать ставку непонятно на что, не ехать в Европу. С детьми, например, им сложно было ехать куда-то. Кстати, у нас детишки в деревне играют за российских солдат. А здесь, в городе, по-другому: есть какая-то зашоренность, информационный фон, дискуссии, опровержения, новости, там ничего этого нет.

— Как тебе кажется, чем всё закончится?

— Победой. И такой, чтобы не было желания дальше выходить на этот конфликт. Его оттягивали, пытались избежать, это видно. Хотя сейчас этот процесс перезагружает российскую государственность. Мы начинаем осознавать, что такое Россия — это и преемница СССР, но и не СССР. Экономика у нас выстояла, хотя столько сомнений было. Я в магазин заезжал и офигел, сколько выбора колы на полках (больше всего мне от Черноголовки понравилась). В любом случае должно всё это закончиться так, чтобы украинский и российский народы могли мирно существовать друг с другом.

— Как платят?

— Хорошо. Примерно 195 тысяч. Есть небольшие проблемы с некоторыми вопросами по должностям, но пусть это будет нашими внутренними вопросами.

— Что коллеги по Смольному?

— С их стороны чувствуется уважение. Хотя, на мой взгляд, я ничего особенного не сделал: просто пошел вместе с ребятами, простыми петербуржцами, которые получили повестку в этот день. Про то, кто я, командование полка и не знает, только непосредственно мои руководители. Коллеги меня поддерживают — помогают гуманитаркой. Вот комитет по молодежной политике сейчас подарил антидроновое ружье. Я его передам на точку, где я знаю, что оно нужно. С губернатором, надеюсь, увижусь — хочу попросить у него экскаватор (это нужно для того, чтобы удобнее было строить позиции).

— Ты как-то психологически изменился за это время? Посттравматического стрессового расстройства с виду у тебя нет.

— Я стал спокойней. Перестал бояться чего-либо (хотя это на самом деле не очень хорошо). Первые три месяца там на каждый шорох реагируешь. А недавно на дежурстве над нами сбили «Хаймерс», летели осколки в нашу сторону куда-то, я толкаю спящего бойца: «К нам прилет». А он только отмахивается и дальше спит. Люди с гуманитаркой к нам приезжают и от каждого удара дергаются. Ну и я устал, конечно. Ребята все устают там очень. И две недели — слишком мало, я не успел отдохнуть. Но понимаю, что больше сложно сделать, нас неслучайно мобилизовали — нужно было выстроить единый фронт. С собой я ношу иконку, нашел ее на позициях. На ней был осколок. Видимо, кого-то прикрыла.

У меня нет ощущения, что я полгода на фронте. Ощущение, что просто уехал в командировку и вернулся. Ехал в метро в форме, чувствовал на себе взгляды — люди стеснялись и боялись. Зато теперь вижу сам тех, кто был на войне.

Посмотрим, что будет дальше.

Спасибо тебе, что не спросила, сколько я убил человек. Потому что надеюсь, что никого я не убью — не особо горю желанием.

Беседовала Ксения Клочкова, «Фонтанка.ру»